Касаться душами

Народная артистка России, театральный педагог Римма Ивановна Белякова в бытность своего обучения в школе-студии МХАТ видела немало звезд, уже сиявших на театральном небосклоне и тех, кому еще предстояло загореться, среди которых —  Владимир Высоцкий, Альберт Филозов,  Анатолий Ромашин. Жизнь Беляковой богата на неординарные встречи.

Ну как забыть, к примеру, чаепитие всего их курса в обществе живой легенды, в ту пору девяностолетней Ольги Книппер-Чеховой?! 
Курс, на котором училась Белякова, стал последним, который почтила своим вниманием великая актриса, жена и муза выдающегося писателя и драматурга. И вот на своем юбилейном вечере Римма Ивановна играет моноспектакль «Соло струны без оркестра», основанный на письмах Книппер-Чеховой к своему гениальному супругу.

— Римма Ивановна, благодаря моноспектаклю вы открыли для себя Чехова с какой-то новой стороны?

— Безусловно. Наш великий драматург не был иконой, каким его часто представляли нам исследователи, он был, как и подобает гению, противоречивым человеком. У Антона Павловича нередко развивались сложные отношения с женщинами, и нельзя сказать, что он всегда хранил верность своим избранницам. Больше того, его эгоизма хватало настолько, что он мечтал о такой жене, которая «появлялась бы на небосклоне его жизни только тогда, когда бы ему самому этого хотелось». В Книппер Чехов сначала влюбился как в актрису и только потом — как в женщину. Но когда  любовь захватила его, она стала всепоглощающей. Он, например, признавался Ольге Леонардовне, что даже если бы у нее вырос журавлиный нос, это все равно не поколебало бы его чувств. Работая над пьесой,  прочитала несколько поразительных книг о жизни Чехова, рисующих совершенно неожиданный  образ литератора.

— Можете вспомнить счастливое зрительское потрясение от чьей-то актерской игры?

— Я видела Смоктуновского в  роли князя Мышкина в «Идиоте». Отчетливо помню свое первое негативное впечатление от него: какой невзрачный, белесый. А через десять минут мужчина, совершенно не понравившийся мне внешне, меня захватил. Я полностью принадлежала таланту этого человека. Некрасивый, он превратился в красавца! И это волшебство, преображение произошло буквально на глазах. Кстати, я до сих пор убеждена: если сцена делает человека прекраснее, чем он есть в жизни, это и есть одно из доказательств его таланта. А в спектакль со Смоктуновским я влюбилась настолько, что на следующий день снова пришла на  него. Мне безмерно хотелось посмотреть еще раз, как он это делает. А во втором спектакле он все играл совсем по-другому! Это было два гениальных и непохожих друг на друга спектакля.

— Вы родились и выросли в Нижнем Новгороде. Самое яркое впечатление из детства, юности можете поведать?

— Бедность обстановки и роскошь общения. Жили всем миром. Двери не закрывались. На Волгу ходили все вместе. Песни распевали.

— Кто был главный человек в вашей семье?

— Мама. Папа погиб на войне в 1942-м, и мама осталась молодой вдовой с тремя девчонками. Я — старшая. Поэтому была второй после мамы. И научилась буквально всему. И гвоздь могла забить, и щи сварить, и денег занять — в том доме, куда моя бедная мама уже идти не могла, потому как в прошлом месяце там занимала.

— Вспомните любую драматическую ситуацию из вашего детства.

— Меня  мои друзья-товарищи по детству плавать знаете как учили? Бросили в воду на глубине и сказали: научишься, Римка. А я топориком ко дну пошла. Еле вытащили меня. Потом вся эта босяцкая публика  бежала по улице и орала во все горло: «А Римка чуть не утонула!»

— И что же мама?

— Мама выпорола меня. Задрала на мне платьишко и резиновой тапочкой так ко мне приложилась, что я долго на это самое место сесть не могла. А потом мама  плакала вместе со мной.

— Когда вы осознали, что красавица?

— Да никогда я этого не понимала. Ну, симпатичная. Ну, обаятельная. Но не красавица же. Для красавицы требуются классические черты. А я всегда была пацанкой. Я у мальчишек в авторитете была. По крышам лазала, дралась.

— А первый  поцелуй был, конечно, романтичным-преромантичным?

— Когда меня первый раз взрослым поцелуем в губы поцеловал один мальчишка, со мной чуть истерика не случилась. Он, бедный, от меня тоже отскочил, ему мое смятение передалось. Я, наверное, с месяц потом рыдала! Во мне жило острое ощущение, что я лишилась некоей чистоты, невинности. И что я вообще, возможно, даже забеременела после ТАКОГО поцелуя.

— Вы разыгрываете меня, Римма Ивановна?!

— Ни капельки! Именно такие эмоции я и переживала. Мы ведь в подавляющем большинстве были безумно невинным поколением. Отношения между юношами и девушками складывались настолько целомудренно, что сегодня подобное и не объяснить. Я  своим студентам стараюсь привить мысль, что в любви ничего не надо форсировать. Что нынешние влюбленные парочки нередко уже начинают с того, чем по идее надо завершать. В любви чрезвычайно важно чудо предвосхищения. А оно сейчас изгоняется, многим кажется старомодным, глупым. Станиславскому принадлежит замечательная по глубине фраза: любить — это значит касаться. Но ведь высказывание многомерно, оно не только про плотские соприкосновения. Касаться необходимо и мыслями, разговорами, душами. Если такого притяжения нет, то самое сильное чувственное начало выгорит.

— Какую сказку вы любили в детстве больше всего?

— Андерсеновскую «Снежную королеву».

— Значит, вы, согласно психологии, относитесь к типу женщин, способному спасти мужчину. Герда, вызволяющая Кая, — ваш архетип. Вы ведь мужа воскрешали в не меньшей степени, чем Герда. Сколько лет Георгий Петрович был на вашем полном попечении?

— Десять. Два инфаркта, инсульт, ампутация сначала одной, потом другой ноги. Болезни сыпались как из черного мешка.

— Что помогало вам, Римма Ивановна, держаться все эти годы?

— Не знаю. Просто мысленно ставила себя на его место и понимала: передо мной взрослый мужчина, ставший беспомощным, как малое дитя. Мужчины вообще-то дети, ну а уж тут-то болезнь расстаралась по полной программе. Был период, когда муж не хотел никого видеть. У нас всегда был открытый дом, вечные пироги, гости. А тут по его воле мы отгородились от всех. Мне один друг намекнул, что Георгий Петрович хотел бы найти таблетку, чтобы покончить со всем. И после этого я по нескольку раз в день звонила, выясняла, как самочувствие. Искала статьи, очерки по его тематике — про людей, победивших болезнь, и исподволь, ненавязчиво старалась прочитать ему кусочки из подобных статей. Его надо было вытянуть из чернейшей депрессии. И знаете, удалось. У нас снова стали бывать  друзья.

— Видела ваши фотографии времен юности. Вы невероятно  эффектная пара. Скажите, а как БАННИКОВ в вас влюбился?

— Думаю, его задело мое к нему спокойное отношение. От одного его взгляда куча молоденьких женщин — и актрис, и не актрис, обмирала, а я смотрела на красавца-мужчину «без божества и вдохновения». Он начал мне букеты дарить. Причем даже те, что ему собственные поклонницы вручали. Иногда даже забывал из них записки вытаскивать. Одним таким письмом я его много лет потом  поддразнивала. Целая поэма оказалась в письме, а заканчивалось письмо вздохом: «До чего хорош этот Банников!» Эту фразу я потом нередко повторяла в самых томных выражениях!

— Самый  неожиданный подарок, который подарил вам будущий муж, помните?

— Утюг. Тогда  как раз наблюдался дикий дефицит бытовой техники, а Банников его где-то добыл. Перевязал ленточкой и поставил в моей гримерке.

— Как, по-вашему, в какой роли вы наиболее полно выразили себя?

— Это сложно. Их как минимум три-четыре. Роли, которые остались со мной навсегда. Из последнего — это Шарлотта в «Осенней сонате» Бергмана, из давнего — это Настасья Филипповна в «Идиоте», Серафина в «Татуированной розе» Уильямса.

— Вы много лет ведете актерский курс. А самый экстравагантный комплимент от своих бывших учеников можете  процитировать?

— Однажды один из моих выпускников, учившийся  еще в период театрального училища имени Слонова, признался мне: все мальчишки на курсе были настолько влюблены в меня, что, как он выразился, хотели от меня ребенка. Помню, я от души хохотала над этим признанием!

— Иногда даже самые яркие актеры бывают на грани вылета из театрального училища или института. Вам не приходилось спасать людей от такого развития событий?

— Бывало, конечно, и такое. Моя педагогическая деятельность началась с курса, на котором учились Конкин, Валя Федотова, уже тогда являвшаяся любимицей своего педагога Лядова. А Конкин был не то чтобы на грани вылета, скорее, не мог отыскать свою личную актерскую струну. А в это время страна, помню, зачитывалась Сэлинджером. И я дала ему кусочек «Над пропастью во ржи». И это было стопроцентное попадание! Духовные искания Холдена оказались невероятно сродни внутреннему состоянию Конкина. Они одинаково то искали с ним по жизни пятый угол, то срывались с Салли на природу.

— Что вы считаете своей главной удачей в жизни?

— То, что судьба, в которую я верю безоговорочно, привела меня в мою профессию. То, что  моими учителями были такие гениальные артисты, как Тарасова, Степанова, Грибов, Пилявская, Массальский. А Олег Николаевич Ефремов! Как просто и захватывающе он все объяснял! И каким колоссальным мужским и сценическим шармом был отмечен этот человек! Моя студенческая юность в Москве пришлась на фантастические годы! Мы слушали Евтушенко и песни Окуджавы, мы, студенты, шили занавес для «Голого короля», который шел в «Современнике». А в доме одного из моих однокурсников Бори Ардова  мне посчастливилось увидеть саму Анну Андреевну Ахматову. Мы, помню, сидели в комнате, и вдруг по коридору плывет большая, седая такая женщина в сиреневом платье, напоминающем кимоно. «Боря, — ахнула я, — какая у тебя потрясающая  бабушка!» — «Деревня, — фыркнул в ответ Ардов, — это Ахматова». Имя это тогда было под запретом, и мы ничего о ней не знали. И Борис принес нам почитать ее стихи. И в следующий  наш приход в ардовский дом Ахматова, помню, сидела в своей узкой комнате-пенале, где помещались ее кровать и крошечный столик, а мы, студенческая ватага, висели на двери, ведущей в ее комнату, и задавали какие-то вопросы. И она отвечала.

— Высоцкий учился курсом старше, чем вы. У вас, Римма Ивановна, остались какие-то впечатления от Владимира Семеновича той поры?

— Володя  был невероятно юморной. Амплуа — острохарактерный актер. Он ведь был невысокого роста, совершенно простой наружности. С гитарой он  не расставался уже тогда. У Высоцкого всегда имелась наготове серия анекдотов по циркача Костика Капитанаки, которые,  подозреваю,  он сам регулярно выдумывал. Потом ему, видимо, это надоело, и он героя своего… прихлопнул. «Все, — говорит Володя однажды. — Умер Костик». Мы, ясное дело, подробностей запросили: как и что. «Никаких подробностей, — насупился Высоцкий. —  Стоит гробик Капитанаки на арене и вдруг раздается команда: «На гроб Капитанаки тройное сальто — ап!» Мы, естественно, все до слез хохотали.

— Без чего вы не можете жить?

— Без любви. Без любви людей и к людям, без любви к театру. Обожаю свою профессию! Она дарит мне любовь. Я вижу, как взрослеют мои ребята, как они духовно развиваются, как  становятся профессионалами. 

Беседовала Светлана Микулина