Законный брак - оружие буржуазии

Родиной «сексуальной революции» был вовсе не прогнивший Запад, а революционное саратовское Поволжье. Именно в нашей губернии весной 1918 г. было объявлено о том, что женщины в возрасте от 17 до 32 лет переходят в общественное пользование. Это привело к серьёзным потрясениям, убийствам, погромам и массовому бегству «старорежимных» семейств в соседние области. 20 лет назад в освобождённой от «комиссаров» «новой России» история частично повторилась в виде попытки открыть в Саратове первый в стране публичный дом. 

Узнаёшь из криминальных сводок, что в Саратове задержан очередной экс-полицейский, обманом и угрозами вовлекавший девчонок в занятия проституцией, и поневоле думаешь: а ведь арестованный сутенёр может считаться наследником местных традиций, причём очень разных эпох

ХХ в. Столица Поволжья в вопросах отношений полов и морали всегда была впереди России (а то и планеты) всей. Пока в Москве и Питере раздумывали и колебались, у нас уже объявляли о наступлении новой сексуальной эры.  К счастью, только объявляли... Но к эксцессам это приводило, да ещё каким! 

За бывшими мужьями… право внеочередного пользования

Весной 1918 г. в Тамбовскую губернию хлынул поток беженцев из соседней губернии, Саратовской.  Историки подсчитали, что население Тамбова в считаные дни выросло чуть ли не в два раза. Гостиницы набиты битком, в частных домах размещались по две-три семьи саратовцев. Бежали именно семьями: каждый саратовский горожанин или крестьянин  привозил с собой жену и взрослых дочерей — в обязательном порядке. Тамбовцы отнеслись к приезжающим — а их были тысячи — дружески, давали кров и пищу, выражали сочувствие. Здесь надо пояснить, что в Тамбове, в отличие от Саратова, советской власти на тот момент не было, делами заправляли городская управа и временный исполнительный комитет. Люди же бежали именно от Советов. 

Впрочем, бежали не все. Как раз в эти дни вокруг здания биржи на Верхнем базаре — того самого здания, где много лет находился IV корпус СГУ, затем Поволжский институт управления, а теперь новый корпус музея имени Радищева, — собралась беснующаяся толпа,  в которой явно преобладали разъярённые женщины. С криками «Мы вам покажем народное достояние!» они били стёкла в окнах и выламывали дверь. В итоге толпа ворвалась внутрь и обитатели бывшей биржи — после революции там обосновался городской клуб анархистов — по свидетельству очевидцев, едва успели удрать через чёрный ход, спасаясь от расправы.  

Что же произошло в нашем городе через несколько месяцев после революции? Вот что: на стенах домов и на заборах появились наклеенные листы с текстом «Декрета Саратовского губернского совета народных комиссаров об отмене частного владения женщинами»! Правда, несколько странным выглядело то, что подписал этот декрет почему-то не глава губсовета, а… секретарь Саратовского клуба анархистов. Разработчиками проекта декрета также были названы сторонники анархии, за что их клуб и был разгромлен возмущёнными защитниками семейных ценностей.

Текст скандального декрета дошёл до наших дней, хотя далеко не все историки признают его подлинность. Во вступительной части документа без обиняков заявлялось: «До сих пор законные браки служили серьёзным оружием в руках буржуазии в борьбе с пролетариатом, благодаря только им все лучшие экземпляры прекрасного пола были собственностью буржуев, империалистов, и такою собственностью не могло не быть нарушено правильное продолжение человеческого рода». 

С целью устранения столь вопиющей несправедливости было якобы принято решение, что с 1 мая 1918 г. все женщины в возрасте от 17 до 32 лет «изымаются от частного владения и объявляются достоянием (собственностью) народа». Исключение делалось лишь для имеющих более пяти детей.  

В утешение бывшим мужьям им предоставлялось «право внеочередного пользования своей женой» — правда, лишь при условии правильного понимания политического момента. Если прежний супруг начинал сопротивляться обобществлению, его лишали права «пользоваться» женщинами вообще.  

Интимная жизнь женщин, «передаваемых в пользование народа», была строго регламентирована, всё продумывалось до мелочей. Организацию обеспечения трудящихся женским телом брал на себя клуб анархистов. Оно, кстати, было не бесплатным — требовалось отчислять 9% заработка в фонд «Народного поколения». Ещё нужно было представить свидетельство о «принадлежности к трудовой семье» от фабрично-заводского комитета, профсоюза или местного комитета. Лишь при соблюдении этих условий трудящийся мужчина получал право «пользоваться» плотью одного «экземпляра народного достояния» «не чаще трёх раз в неделю в течение трёх часов».

Особи же мужского пола, «не принадлежащие к трудовой семье», чтобы получить те же права на секс, что и пролетариат, обязаны были ежемесячно вносить в тот же фонд 100 руб. (относительно среднемесячного заработка рабочего это составляло от 20 до 40%).  

Средства фонда предполагалось направлять на «вспомоществование» национализированным женщинам, а также на воспитание и образование родившихся у них детей — всё по пролетарской справедливости. За саботаж требований декрета грозила строгая ответственность как «используемым» женщинам, так и мужчинам-«пользователям».

Освобождение от предрассудков семьи

Абсурд, идиотизм, насмешка? Несомненно. Но время было такое, что люди верили в самое невероятное и поэтому спешили спасти себя и близких от «обобществления». 

Поток беженцев не остановило даже сообщение в газете «Известия Саратовского Совета». Там говорилось, что отряду анархистов численностью 20 человек поручили провести обыск в одной из саратовских чайных и арестовать её хозяина Михаила УВАРОВА. Вместо этого рыцари «матери порядка» прикончили хозяина на месте. Убийство было объявлено «актом мести и справедливого протеста» за издание и распространение от имени анархистов того самого злополучного декрета. Таким образом, советская власть к документу пугающего содержания никакого отношения не имела. Об этом писал известный историк ВЧК Алексей 

ВЕЛИДОВ. 

Почти одновременно похожий декрет появился во Владимире. Правда, он назывался более корректно — «О раскрепощении женщин». И акценты, по сравнению с саратовским, в нём  смещались до противоположных: каждая девица по достижении 18 лет объявлялась «собственностью республики» и  была «обязана быть зарегистрирована в «Бюро свободной любви» при «Комитете бдительности» и иметь право выбирать себе среди мужчин от 19 лет до 50 временного сожителя-товарища».

Примечание к данному пункту гласило: «Согласия мужчины при этом не требуется. Мужчина, на которого пал выбор, не имеет права заявлять протест».

Парадоксальным образом дальше следовало уточнение, что у мужчин есть такое же право выбора подруг. Получалось, кто первый успел выбрать сожителя, тот в доме и хозяин. 

Авторы владимирского декрета считали, что таким образом будет решён самый главный вопрос: взращивание «нового здорового поколения борцов за мировую революцию». Обобществлённые дети, «освобождённые от предрассудков семьи», должны были стать прирождёнными строителями нового мира.  

Красный фонарь вместо огней золотых

В 1998 г., ровно 20 лет назад и через 80 лет после появления пресловутого «декрета» Саратов подвергся нашествию зарубежных журналистов из США, Канады, Британии, Германии... Их привлекала не красота нашего города и даже не красота наших девушек, а совсем другое. На весь мир прозвучали слова саратовского губернатора, что на берегах Волги появится первый в России дом терпимости! Правда, открыть его предполагалось не в Саратове, а в Балакове. Город атомщиков, химиков и строителей обогнал всю страну по числу ВИЧ-инфицированных на душу населения, и встревоженная областная власть решила, что красный фонарь прольёт свет на беспорядочные сексуальные контакты балаковцев и позволит их упорядочить. Но иностранцы в географии нашего региона разбирались смутно, для них Балаково был чем-то вроде пригорода Саратова.

О публичном доме говорили в будущем времени, а вот разработку законопроекта «О защите нравственности на территории Саратовской области» депутаты облдумы признали жизненно необходимой и поручили срочно этим заняться специалистам академии права. Причём главным условием защиты нравственности в наших краях стала именно частичная легализация проституции. Учёные юристы должны были придумать, как лицензировать деятельность путан, которые до этого времени выпадали из правового поля. В предложениях региональных законодателей просвечивала мысль, что получить таковую лицензию может абсолютно любая жительница Саратовской области, перешагнувшая рубеж 21 года, имеющая местную прописку и не имеющая судимости. Ну, ещё надо было регулярно проходить диспансеризацию. Короче, красному фонарю — зелёный свет, айда, девчонки, на панель, с лицензией вы будете честными индивидуальными предпринимателями по оказанию интимных услуг населению.  

Преимуществ узаконенной торговли женским телом находили множество: и венерических заболеваний меньше станет, и огромные суммы в виде налогов в бюджет поступать начнут, и права продажных женщин будут защищены. Говорилось даже о решении проблемы трудовых ресурсов — станет Саратов всероссийской столицей проституции, слетятся к нам «ночные бабочки» на свет красного фонаря, а там, глядишь, можно будет их переквалифицировать в представительниц рабочих профессий и в сельских тружениц. Под это дело даже всероссийский съезд тружениц панели хотели в нашем городе провести, несколько раз сроки намечали, да всегда они совпадали со встречей высоких гостей или с другими торжественными мероприятиями, а контингент делегаток всё-таки намечался специфический, их с приличными людьми лучше не сводить. Поэтому мечта о непотребном съезде так и не сбылась. 

Мне же больше всего запомнились округлившиеся от изумления глаза западных журналистов на встречах с саратовскими проститутками, которых специально для представителей мировой прессы отлавливали по улицам и по «досуговым» фирмам. Наивные «акулы пера» не могли понять, зачем этим девчонкам в дорогих шубах, нередко обучающимся в престижных вузах (в той же академии права), происходившим из семей врачей, педагогов, инженеров, военных, торговать своим телом? В представлении иностранцев путаны — жалкие, несчастные, опустившиеся существа, работающие за дозу наркотика и регулярно истязаемые сутенёрами. Они не понимали, что в 1998 г. в Саратове, как и во всей России, проституция была неплохо оплачиваемым и не таким уж постыдным занятием. 

«Забугорные» журналисты уехали, увы, не постигнув тайн русской души на панели, публичного дома так и не открыли, лицензий проституткам до сих пор не выдают. Не получилось в Саратове ни национализировать порядочных женщин, ни легализовать развратных. Все эти декреты, законопроекты и дебаты остались в памяти народной историческими курьёзами. Слава богу, что ничего не реализовалось, тем не менее налицо притягательность саратовской земли для инициатив, связанных с интимной сферой. Может быть, у нас сексуальностью воздух над Волгой пропитан?