Литературное клеймо Саратова
Русские классики связывали город на Волге с мотивами мятежа и обмана
Саратовская муза имела свидания с Пушкиным, Лермонтовым, Чеховым, Куприным, Буниным, Гиляровским, Горьким, Ильфом и Петровым... Список классиков, вспоминавших наш город, можно продолжать очень долго. И серьёзные труды местных краеведов на эту тему имеются. Какие же образы вызывали даже мимолётные упоминания волжского города в головах россиян разных эпох?
Грибоедов припечатал…
Самые неначитанные саратовцы непременно вспомнят перл Фамусова из комедии «Горе от ума»: «В деревню, к тётке, в глушь, в Саратов, там будешь горе горевать». Московский вельможа собирается отправить непослушную дочь в тот край, куда в XIX в. ссылали сначала пленных из наполеоновской армии — европейцев «двунадесяти языков», потом участников бесчисленных польских восстаний, а заодно и всех неблагонадёжных разных национальностей и вероисповеданий, в частности евреев. Тогда за Средним и Нижним Поволжьем закрепилась слава «европейской Сибири».
Первое же известное упоминание Саратова в классике (комедию ГРИБОЕДОВ написал в 1822 г., напечатали её в 1833-м), похоже, и определило дальнейший имидж нашего города на страницах литературных произведений. Место ссылки, но ссылки мягкой — не Сибирь, не Сахалин, куда ссылали отъявленных и совсем пропащих, а окраина цивилизованного «русского мира», где снаружи «глушь», а под её покровом — вольнодумство, мечты, порывы, как высокие, так и низкие. Город в пограничном состоянии во всех смыслах — между Европой и Азией, между столицей и захолустьем, между реальностью и фантастикой.
Здесь можно вспомнить фразу из черновых набросков ЛЕРМОНТОВА к «Герою нашего времени»: «Кто из людей, начиная жизнь, не думал кончить её как Александр Великий, а между тем претихо умирал от... в Саратовской губернии...»
Тропами Хлестакова и Бендера
Великий ГОГОЛЬ навечно прописал в Саратовской губернии повесу Хлестакова, которого свора уездных жуликов-чиновников во главе с городничим приняла за ревизора из Петербурга. Указав его адрес в письме к приятелю Тряпичкину: «Пиши ко мне в Саратовскую губернию, а оттуда в деревню Подкатиловку», — автор «Ревизора» закрепил за нашими краями славу земли, где плутовство определяет сознание.
Спустя примерно сто лет король жуликов Бендер прибудет в Арбатов — и само название, и целый ряд деталей городского пейзажа позволят литературоведам и краеведам сделать вывод, что дело происходит в Саратове, где незадолго до этого побывал Иехи́ел-Лейб Фа́йнзильберг, он же писатель Илья ИЛЬФ, соавтор «Золотого телёнка». Несколько лет назад даже было предложение открыть в нашем городе туристическую «Тропу Бендера».
Конечно, эту версию поддерживают не все из знатоков истории и литературы, но само её рождение очень показательно. Для «детей лейтенанта Шмидта» — советских аферистов середины 1920-х гг. — «золотой Арбатовский участок, примыкавший к Республике немцев», становится мечтой. Именно здесь кривые стёжки судьбы сводят квартет жуликов — Бендера, Балаганова, Паниковского и Козлевича.
Босяки Гиляровского и проститутки Куприна...
«Далеко за городом, под Лысой горой, были пустыри оврагов, населённых летом галаховцами, перекочевавшими из ночлежного дома Галахова на эту свою летнюю дачу. Здесь целый день кипела игра в орлянку. Пьянство, скандалы, драки. Играли и эти оборванцы, и бурлаки, и грузчики, а по воскресеньям шли толпами разные служащие из города и обитатели «Тараканьих выползков», этой бедняцкой окраины города».
Это отрывок из «Моих скитаний»
ГИЛЯРОВСКОГО, знаменитого «дяди Гиляя», знатока русского босячества, хитровских воров и саратовских «галаховцев». Король московских репортёров очень любил Саратов, не один раз в нём бывал и описал самые яркие впечатления от него.
— Бывало, захожу в «Саратов», /Швейцар бежит ко мне стрелой, /Теперь же гонят все по шее, /На шкалик дай мне, братец мой!
А это «дряблой фистулой» поёт Ванька-Встанька, бывший землемер и бывший человек, кормящийся в качестве шута и паяца при публичном доме в повести КУПРИНА «Яма». Злачное место, описанное в повести, находится не на Волге, а «на дальней окраине большого южного города», да и поётся не о городе, а о старейшем московском трактире «Саратов», весьма приличном заведении. Но всё же — ещё одно упоминание в весьма характерном контексте.
«Живой труп» на «Пароходе «Саратов»
Для полноты картины остаётся вспомнить пьесу Льва ТОЛСТОГО «Живой труп», рассказывающую о губительной силе пороков. Там возникает тема шантажа — и герои, чтобы не быть опороченными, вынуждены переводить деньги на подставное лицо в провинцию. Куда именно? Да в Саратов, конечно же! Где же ещё укрываться шантажистам?
Ну и незабываемый бунинский «Пароход «Саратов» из знаменитого цикла «Тёмные аллеи». Блестящий кавалерийский офицер, сражённый изменой своей кокотки-содержанки, убивает её, совсем как в мелодраме, и попадает на каторгу. Везут его туда через Индийский океан пароходом Добровольческого флота «Саратов» в компании таких же, как он, «голых арестантов с наполовину выбритыми страшными головами, в штанах из белой парусины, с кольцами кандалов на щиколотках босых ног». При чём тут Саратов? Во-первых, такой пароход был на самом деле, во-вторых, можно увидеть в названии мгновенный переход от пресловутой «красивой жизни» с гусарскими замашками к грубой, низменной прозе, из которой уже никогда не вырваться.
В Саратове, на афише, вот такими буквами…
Чтобы совсем уж не обижать наш город, стоит сказать, что в классике есть страницы, где его приводят в пример.
— Я же мировой аттракцион. Меня же в Саратове на афише вот такими буквами печатали. (Показывает, какими буквами его печатали в Саратове.) «Неустрашимый капитан» Язычников и его говорящая собака Брунгильда» и «Зачем же обижать собачку? Её саратовская общественность на руках носила. Разве станет саратовская общественность простого барбоса на руках носить?»
Это говорит цирковой артист в пьесе тех же Ильфа и ПЕТРОВА «Под куполом цирка». Кстати, уместно вспомнить, что Саратов воспринимался не только как город воров, мошенников и босяков, но и как пристанище артистов — цирковых и театральных. Сам Гиляровский на нашей сцене играл. Александр ОСТРОВСКИЙ в письмах и записях вспоминает театральную жизнь Саратова.
И рассказ ЧЕХОВА «Невидимые миру слёзы» начинается тирадой воинского начальника Ребротёсова: «В хороших городах, в Саратове, например, в клубах всегда ужин получить можно, а у нас, в нашем вонючем Червянске, кроме водки да чая с мухами, ни бельмеса не получишь».
Так что у «сливок» — чиновных и богемных — российской провинции Саратов был на очень даже неплохом счету.
Тайны города С.
Раз уж зашла речь о Чехове, нельзя не сказать, что в творчестве Антона Павловича (который в Саратове не бывал) наш город вообще занимает видное место. Чего стоит один рассказ «Лошадиная фамилия», в которой бывший акцизный Овсов, «чудодейственный господин», изгоняющий зубную боль, после увольнения «в Саратове у тёщи живёт». При этом «его в Саратове каждая собака знает», а на прежнем месте никак не могут вспомнить фамилию, «простую… словно как бы лошадиную».
Герой рассказа «Невеста» Саша — один из тех, кто зовёт к «новой жизни», пятнадцать лет не может окончить училище живописи, а потом «служит в московской литографии» — отправляется в очищающее душу путешествие по Волге (как и многие чеховские персонажи), попадает в Саратов и… умирает от чахотки. Заколдованное место, из которого нет возврата, где люди теряют жизнь и фамилии.
«Дама с собачкой» Анна Сергеевна живёт с нелюбимым мужем в городе С. — это может быть Самара, Симбирск, Сызрань, Суздаль… Но создатели фильма по рассказу классика решили, что это именно Саратов — с тех пор так и принято считать. Город скучный, и весь окрашен в серый цвет: пол в лучшем номере гостиницы «весь обтянут серым солдатским сукном», «на столе чернильница, серая от пыли», напротив дома романтической героини — «забор, серый, длинный, с гвоздями», который вызывает ненависть влюблённого Гурова. Здесь тоже есть театр, но с «провинциальной толпой», «с вульгарными лорнетками», «под звуки плохого оркестра, дрянных обывательских скрипок». Высокие чувства героев стремятся вырваться из этой серости и пошлости, но вопрос — удастся ли им это? — писатель оставляет открытым.
«А Саратов — кто?»
Так спрашивает маленький Алёша ПЕШКОВ в повести «Детство», когда на волжском пароходе слышит «странные, чужие слова»: «Саратов, матрос». С матросом дело быстро проясняется, а Саратов ему показывают в окно, и он видит фантасмагорическую картину: «За окном двигалась земля: тёмная, обрывистая, она курилась туманом, напоминая большой кусок хлеба, только что отрезанный от каравая».
Эти детские воспоминания будущего писателя ГОРЬКОГО неотделимы от картин смерти: перед отплытием умирает его отец, а на пароходе — новорождённый брат. Саратов и здесь оказывается чем-то схожим с загробным царством.
То ли Глупов, то ли Саратов
Разговор можно было бы продолжать до бесконечности: вспомнить, например, что ПУШКИН в «Истории Пугачёвского бунта» описывал трагические события в Саратове, и Лермонтов в неоконченном романе «Вадим» называет Саратовскую губернию тоже в связи с жестокостью бунтовщиков, что много написано о раскольниках-старообрядцах, укрывавшихся в скитах на берегах Волги и в заволжских степях. И романы Алексея ТОЛСТОГО, где Волга близ Саратова выглядит пустынной, как в те времена, когда к ней подходила конница ЧИНГИСХАНА. Да мало ли что ещё.
Но мне кажется, Саратов в классической русской литературе выглядит местом, с одной стороны — абсолютно типичным для провинции, почти нарицательным, с другой — территорией, где происходят фантастические вещи.
Как в рассказе Куприна «Люция», начинающегося портретом цирковой дрессировщицы Зениды, у которой «не то в Пензе, не то в Саратове, вырвался… из клетки во время представления лев». Все в ужасе и в панике, но «отчаянный помещик этой губернии Ознобишин, наездник, охотник, бретёр, выскочил на манеж — он единственный не потерялся в этой суматохе и безумии толпы — и очень смело открыл против морды зверя дождевой зонт». Лев растерялся и вернулся в клетку.
Финал же рассказа выглядит так.
«Чрез несколько месяцев я услышал, что тигрица Люция растерзала Зениду не то в Саратове, не то в Самаре.
Впрочем, так почти все укротители и укротительницы оканчивают свою жизнь».
А вот что писал САЛТЫКОВ-ЩЕДРИН, отвечая на домыслы о том, какой город он описал в «истории одного города»: «Очень наивные и очень невинные люди утверждают, что я под Глуповым разумею именно Пензу, Саратов или Рязань… Во избежание дальнейших недоразумений, я вынужден громогласно объявить следующее: Глупов есть Глупов; это большое населённое место, которого аборигены именуются глуповцами».
Точнее не скажешь — если подумали, что про вас, так это про всех.
Затерянный след классики
Остаётся добавить, что на карте Саратова самое большое место из писателей отдано Чернышевскому и Горькому, гораздо меньшее — Пушкину, Лермонтову, Гоголю и Чехову, а вот Грибоедову, Островскому, Гиляровскому и обоим Толстым — Льву и Алексею ни одного переулочка не досталось. А ведь первый из них проезжал через Саратов, направляясь на Кавказ, второй и вовсе наш земляк. Нет следа и Достоевского, родственники которого здесь проживали. Про Куприна, Бунина, Ильфа и говорить нечего.
Автор: Станислав Орленко
